Он придирчиво рассматривал собственноручно вымытую кофейную чашку на предмет кофейных пятен, но их не могло быть. Тщательно вытер её и блюдце, и поставил их в шкаф. Аккуратно повесил полотенце, приоткрыл окно. Это его и только его установленный порядок и правила: всегда возвращаться в чистую и убранную квартиру, с вымытой посудой и свежим воздухом.

Немного раздосадовался, что несколько капель воды попали рубашку. Мелочь, нарушающая всю безупречность. Впрочем, пусть эта безупречность будет немного небрежной, и он расстегнул пуговичку у самого воротника-стойки, и подвернул рукава на пару манжетов. Расстегнул ещё одну пуговичку, потом снова застегнул. Оглядел идеально выглаженные льняные брюки, они слегка замялись, пока он сидя пил кофе, однако это придало им более естественный вид. Летние туфли из ткани, светлые носки. Очки в тонкой золотой оправе, коричневая кожаная сумка-планшет. На голову – мягкая, в серую клетку, кепка с маленьким козырьком. Всё-таки своей лысины он стеснялся больше, чем боялся получить солнечный удар. Ни дать ни взять: тридцатые годы прошлого века. Стиль был выдержан, без всякого сомнения, несмотря на то, вся одежда была обдуманно куплена пару месяцев назад, весной, а не вытащена из старых дедушкиных чемоданов.

Он последний раз внимательно посмотрел на себя в большом зеркале в коридоре, смахнул несуществующие пылинки, и вышел из квартиры, пару раз перепроверив, хорошо ли закрыты замки.

На часах было ровно без пятнадцати восемь, это тоже было его личное правило: выходить на работу строго в одно и то же время. Не спеша дошел до остановки, в ожидании одного и того же автобуса. Он давно подгадал, что этот автобус идет не слишком заполненным, а то и вовсе полупустым. Как всегда сел на высокое заднее сиденье у окна, занимая дорогу рассматриванием… женщин. Конечно, его как мужчину интересовали и грудь, наличие талии и круглых коленок, но не в первую очередь. Бесконечное унылое однообразие, уродливые, редко кому подходящие узкие джинсы, синтетические майки, линялые или с блёстками. Растоптанные балетки, выделяющиеся трусы на попе, застиранные лифчики, кошмарные длинные юбки в пол, превращающие неидеальные фигуры в «баб на чайник». Все на одно лицо, одинаковые, невзрачные, несмотря на яркие расцветки и журнальные «модные» образы, как и сумки, им принадлежащие, безынтересные и одинаковые, будто листья одного дерева.

К сумкам он относился предвзято. Это досталось от мамы, не то, чтобы мама коллекционировала сумки, но пройти мимо той красной, дорогой и не очень нужной не смогла бы, и не прошла. Он навсегда запомнил ту летнюю поездку в Москву, когда они с мамой каждый день заходили в один и тот же магазин, и мама вертела в руках мягкую кожаную сумочку, красного цвета, на тонком ремешке. Он тоже крутил её в руках, вдыхая запах, ощущая мягкость и тепло кожи, понимая уже тогда, какой должна быть сумка.

С очередным разочарованием отвернул взгляд от окна, и тут же замер взглядом на руке, держащейся за поручень прямо перед ним. Часики. Маленькие в диаметре, но достаточно объемные, не плоские, винтажные, из неотшлифованного металла, с таким же металлическим циферблатом, незаметными стрелочками, но с яркими шариками-цифрами. Узкий, но толстый кожаный коричневый ремешок. Обладательнице таких часов он был готов простить даже стоптанные балетки. Медленно перевел взгляд на девушку. Светлая майка, джинсы, бледно-зеленая ветровка… сумка! Большая, наполовину джинсовая, наполовину кожаная. Синяя потертая джинса, желтая кожа, текстильный широкий ремень. Теперь он готов был простить ей не только балетки, но и разрешить ходить в длинной юбке. Девушка не смотрела в его сторону. Длинные волосы скрывали от него улыбку, с которой она что-то читала в телефоне. Он мысленно начал просить, чтобы она вышла раньше него или одновременно с ним. Просьба была услышана. Через две остановки девушка действительно вышла, и он, наконец-то увидел, не стоптанные балетки, а деревянные сиреневые сабо, прикрытые джинсами правильной длины. Автобус тронулся дальше, а то, что она посмотрела на него - ему показалось.

Вышел как обычно, без пятнадцати восемь, как обычно сел на последнее сиденье своего автобуса, уставившись в окно. Автобус остановился на следующей остановке, и кто-то нечаянно задел его плечо, он непроизвольно повернулся. К часикам и сумке добавились смеющиеся глаза, смотрящие прямо на него.

Что я здесь делаю? Почему я? Как я сюда попала? Мне из этих джинсов не вылезти никогда! Майка, еще майка, трусы, носки…ничего не понимаю, хотя вот это кухонное полотенце кажется знакомым. Да, точно оно знакомо, я помню как вытиралась им, и мне тогда не понравилась жесткая новизна вышитой каймы. Как кружится голова. Или это всё вокруг кружится? Куда исчез потолок? Дождь. Стеной. Шум дождя. Голова теперь кружится в другую сторону. Остановите меня! Остановитесь. Я хочу еды! Супа горячего, или жаркое, прямо из кастрюли с паром несущим ароматы зелени и чеснока! Выпустите меня отсюда!
Все вокруг мокрое, вязкое, все вещи в воде. Кажется остановилось, но нет, только на секунду: снова вода, снова шум, еще сильнее, еще быстрее. Мне хочется стать совсем маленькой и спрятаться в самый крошечный и узкий карман джинсов, я уже не хочу из них вылезать, хотя час назад только и думала как освободится от них. Но, неведомая сила все-таки вытаскивает меня из них, и отбрасывает в противоположную сторону на белую простынь. Сверху на меня падают медведь и жираф… Я умоляю сама не знаю кого, чтобы прекратилось это безумие…
-Дети, подойдите ко мне, пожалуйста!
-Ну и кто из вас засунул эту ложку в стиральную машину?
Спасена.

Они снова не смогли поговорить обыкновенно, закончив разговор тем, что разговор окончен. И это вместо, как раз этого, самого «обыкновенного»:
-Как дела на работе?
-Что нового за день?
-А как прошел твой день?
Она снова не рассказала ему. Не рассказала о том, что порвала очередные колготки, поскользнувшись прямо на остановке, на глазах у целой толпы людей! И шла она такая вся гордая и красивая, в своем пальто верблюжьего цвет цвета, хорошо, что подморозило, а то бы испачкалась сильно, а так подол немного, но она его уже почти очистила, придя на работу. Не рассказала, что на работе приняли новую сотрудницу. Она нелепая какая-то, но у нее шикарные рыжие волосы, которые очень хочется потрогать на ощупь. А какие красивые яблоки сегодня завезли в супермаркет, зеленые, блестящие, завернутые ,каждое, в отдельную папиросную бумагу, и они такие дешевые, что она хотела купить больше, да тяжело нести. Не рассказала, что на улице настоящая весна, и что как хорошо бы было поехать в выходные в лес, поискать подснежники…Ничего не рассказала. Забыла сразу, что хотела вообще что-то рассказать.
Он не встретил ее в прихожей, продолжая неотрывно смотреть в монитор. Она, не переодевшись, прошла на кухню.
Спрашивать, почему не помыта посуда, бесполезно. Тем более, не помыта со вчерашнего вечера. Он же весь день дома, неужели так трудно вымыть пару.., нет не пару, а больше, тарелок. Она брезгливо вытащила из раковины самую чистую тарелку, ополоснула ее. Наложила макароны, которые он все-таки сварил, отрезала колбасы и сыра, поставила на огонь чайник, включила телевизор.
-Я давно хотел у тебя спросить…
-Я бы тоже хотела знать, почему…- она запнулась, махнув рукой в сторону наполненной раковины.
-Я не могу так, и не хочу…
Тарелка гулко ударилась о пол, не специально. Следом разбилась сахарница, специально. Зазвонил телефон, хлопнула дверь, реклама по телевизору, фейерверк за окном.
Через полчаса она позвонила, но абонент был не доступен. Она звонила каждые десять минут. Поставила будильник перед собой, утопая уже в почти безжизненной тишине, и ровно через каждые десять минут слышала, что абонент не доступен.
Подошла к его компьютеру, надо же позвонить куда-то. Это «куда-то» как «точтонельзяговорить» в таких ситуациях»- больница, милиция.
Доступен только сервер статистики. Это даже хорошо, что не переоделась в домашнее. Накинув испачканное пальто и нацепив «ботинки для мусора», выбежала из подъезда в магазин к терминалу. Мимо нее пробежал полицейский, потом еще один с паспортом в руке. ЕГО паспортом. Она уже все поняла, обреченно двигаясь вслед за ними, даже не слыша сирены скорой.
-Я его жена.
-Все возможно...
А в самом центре огороженного и истоптанного места, стесняясь всего на свете, высунул голову синий подснежник.

Она как сказочная Ассоль, встречала и провожала. Только не корабли, а поезда. Она даже представить не могла, если бы они вдруг перестали ходить мимо нее, навсегда забирая ее мечту, взгляды, грусть. А сколько их было? Разных: красивых, и не очень, молодых, пожилых, подростков- совсем мальчиков, пьяных, утомленных, счастливых, с недосказанностью, с намеками в глазах.
Летом они чаще обращали на нее внимание. Еще бы! Легкое платье, светлые длинные волосы, одинокая хрупкая фигурка. И глаза! Если бы на ее лице остались бы только глаза, то отсутствие всего другого просто никто бы не заметил. Для каждого они были разными, но всегда бездонными и улыбающимися. Она не умела улыбаться как все, она улыбалась глазами. И скольким многим потом они вспоминались, вызывая тоску, с одновременным желанием жить, любить, желанием перемен, желанием свободы.
Вот и сейчас поезд быстро набирал скорость, унося в себе очередную околдованную душу. Она опустила глаза, скоро пройдет следующий состав…
-Пора обедать, дочка – мама, еле касаясь, погладила ее по волосам. А девушка даже не обернулась на мать, сосредоточенно и быстро собирая новую картинку из цветной мозаики. Мать, аккуратно взяла ее запястья, прервав на полуслове причудливую картинку, и помогая приподняться, осторожно повела в дом.

Молодая кобылка топталась на небольшом клочке с последней свежей травой, утопая ногами в ноябрьской жиже, то и дело пропадая и появляясь в густом тумане. Природа уже давно потеряла не только желтые, но и бурые краски, оставив в палитре все оттенки серого. И приготовилась к зиме как невеста к неравному браку. Резкий окрик хозяина заставил лошадку дернутся, вытаскивая застревающие в жирной земле копыта, и поспешить навстречу…

-Вы только представьте, как здесь будут хорошо жить советский люди! Мы снесем всю эту старую рухлядь! Мы настроим много современных домов в четыре-пять этажей! Из окон домов люди будут любоваться природой, и будут отдыхать не перед подъездом на лавочке, а прямо здесь на берегу реки! Тут мы поставим лавочки, тут проложим асфальт! А здесь...здесь будут тополя! Не обычные тополя, а пирамидальные!..

В мае девочки начинали играть в лапту. Заводилой была Бэлла, не только потому, что была на три-пять лет старше девочек, а потому что ходила в секцию легкой атлетики. Это она придумала играть в «Веселые старты», ходить по забору и научила всех играть в лапту. Та, у которой нашелся дома маленький желтый резиновый мячик, была назначенной звездой. Еще бы ее мячом, который ей подарил дед года в три, теперь все играют в лапту. И если она вдруг не вынесет мяч, то игры-то не будет. Мячик и правда был подходящий, легко отскакивал не только от асфальта, но и от земли. Девочки любили играть на лужайке в лапту, несмотря на прогуливающихся людей и внимательных наблюдателей на лавочке. Она аккуратно взяла в руки «биту» - шершавую, грозящую занозами, дощечку от деревянного ящика, и сосредоточившись ударила по поданному мячу. Мячик перелетел воображаемое поле и покатился по крутому склону к реке…

Рыжая такса весело брехала и кружилась вокруг хозяйки. Несмотря на яркое июньское солнце, было холодно, дул ветер, нагоняя перистые облака, предвещавшие смену погоды. Но ее это не расстроило, ведь уже завтра она будет на море:
-Вальда, перестань носиться! Сегодня у меня нет времени с тобой гулять. Ко мне!..

Карапуза вынули из коляски, взяли за руку и медленно повели по прошлогодней траве. Снег только сошел, и на лужайку, пригретую солнцем, выползла первая божья коровка. Ему показали жучка. Малыш сразу расхотел ходить, дивясь такому чуду ка живая букашечка, которую он видел впервые. Мама посадила божья коровку ему на ладошку, но он испугался, одернув ручку…

Первое, что расстроило ее по возвращению с отдыха, так это врытые в землю посередине лужайки металлические опоры – основы для очередного павильона с пивом. Вернее павильона еще не было, но судя по слухам, он предполагался. И дело не в том, что там будут продавать, а в том, что нарушается последний островок настоящей природы на Набережной. Огромная лужайка с обычной травой, с тропинками, а не асфальтовыми дорожками, и даже лавочки слегка в стороне. А какой прекрасный вид открывается с нее, именно с нее, не левее, не правее, а именно с этой лужайки: вся ширина реки, лес на другом берегу, синий лес за ним, два железнодорожных моста, один близко, другой совсем далеко, автомобильная дорога, дачные домики, и конечно восход солнца. Ведь солнце всегда встает за рекой? Соловьи, запах костра, гул поездов…
И вот теперь все это наслаждение достанется какому-то павильону с пивом. Неновые пластмассовые щербатые и поцарапанные столы, такие же качающиеся стулья, дешевое пиво в пластиковом стакане и что-то булочно-колбасное разогретое в микроволновке.

Щенка наконец-то освободили от поводка, и он носился по склону вверх-вниз, к реке и обратно, сосредоточенно что-то вынюхивая. Лето было очень сухим, жарким и пожарным. Даже ночью не наступала долгожданная прохлада. Но собаку это сейчас мал обеспокоило, и он понёсся к столбикам-опорам , изучать кто там был. Столбики эти возникли ниоткуда, как грибы, но они уже столько могли рассказать, он бегал от одного к другому, изучал, что-то там себе воображал и рыл.
-Может рыть не будешь? Купать тебя придется.
Щенок никак не среагировал на слова хозяйки, устремившись к следующему столбику. Она, глядя не под ноги, а на собаку, обо что-то споткнулась в свежевырытой ямке. Выругалась, но посмотрела обо что споткнулась. Половина ржавой небольшой подковы. Улыбнулась. Щенок так и не понял чему она рада. Ему же невдомёк, что она вдруг поверила в давно забытую примету: подкову найти – к счастью!
А павильон так и не появился, да и опоры вытащили, оставив неглубокие ямы, уже в следующем году густо заросшие травой.

На карнизе, уютно поджав под себя босые ножки, расположился маленький мальчик в больничной рубашке, неподдающегося описанию цвета, от бесконечной стирки и термообработки. Подол ее местами был рваным, со свисающими нитками, на груди тоже зияла большая дыра, из которой сквозил прозрачный не яркий свет. Мальчик аккуратно поправил и без того ровно сложенные крылышки за спиной, улыбнулся сам себе и наконец-то внимательно огляделся.
Вечер этой субботы обещал быть занятным, конечно это не новый год, но февральские праздники часто собирают людей в кафе за одним столом, а тут еще оказывается три дня рождения сразу.
По правде говоря, обстановка настоящего ему нравилась куда больше чем больничная. Стены в классическую английскую клетку, фабричный гобелен с имитацией книжных полок, черно-белые фотографии литературных классиков, из которых мальчик больше всего любил рассматривать портрет Льюиса Кэрролла, потому что знал, что писатель самолично побывал в Зазеркалье, в чём мальчишка убедился, будучи там в предпоследний раз.
Официантка Настя мальчишке не очень нравилась, она напоминала ему санитарку Валентину Тиховну, крупную пожилую женщину с руками массажиста, которыми она лихо шуровала слегка отжатой шваброй под кроватями пациентов, непрерывно бурча под нос недовольства и ругательства. Пару раз мальчишка чуть не упал на мокром полу, и три раза она задела его своей шваброй. Из чего он решил, что детей она не любит, и выбрала работу санитарки в этой больнице именно поэтому.
Настя не бурчала под нос ругательства, но была также чем-то все время недовольна и никогда не улыбалась посетителям. Вот и сейчас, расставляя приборы на столе, она мечтала о выходном дне, когда сможет занять место по другую сторону праздника, а не с подносом грязных тарелок. Как же она ненавидела эти грязные тарелки. Клиенты – настоящие свиньи. Они обгладывают кости от мяса, выскребают толстыми пальцами как врачи-«мясники» внутренности головы фаршированной щуки, закручивают апельсиновые шкурки в узелки, поливают на всю эту красоту вином из уроненного фужера, а потом забрасывают все это некрасиво скомканными жирными салфетками.
Мальчишка пристально лукаво посмотрел на девушку, от чего она тут же выронила рюмку. Настя выругалась вслух, А он, довольный собой потер ручки.
Кафе наполнялось людьми, их разговорами, смехом, запахами табака, духов, алкоголя. Лучше так, чем стонами, слезами и пропитываемым насквозь все вещи, какими-то обреченными запахом больницы.
Мальчик выбрал себе сегодня для себя место в «кабинке», отгороженное от всего шторами. День рождения. Именинница ему понравилась, особенно ее необыкновенное платье, с глубоким декольте, открывающим достаточно большую красивую грудь. Грудь его не особо интересовала, зато платье он оценил по достоинству, представив его на Алисе, героине Кэрролла. Муж именинницы произвел на него тоже благоприятное впечатление. Пожалуй, если бы ему пришлось бы выбирать родителей, он бы выбрал эту пару. Гости были разные, и практически не знакомы друг с другом, поэтому атмосфера была официально-любезная, но не натянутая. Пару раз он столкнулся взглядом с одной гостьей, вернее она его, конечно, не видела, но если бы могла, то смотрела бы на него прямо в упор. Его удивило, что она смотрела именно туда, где он сидел.
Праздник был в разгаре, гости пили, если, бросая некрасиво скомканные салфетки на апельсиновые шкурки крученные в узелки и головы от фаршированной щуки. Ходили в соседний зал танцевать, подпевали во время танцев, заказывали для именинницы песни, возвращались, снова пили. Сколько можно пить водки? А ну вот догадались чай заказать. Настя небрежно расставила на столе три чайника. Он обожал эти чайнички. Тяжелые, металлические, похожие на старинные утюги и совершенно не английские. И ему нравилось, когда гости заказывали чай.
Прозвучала последняя звуки песни, как-то неожиданно, будто на полуслове оборвалась фраза. Включился яркий свет. Настя резко раздвинула шторы «кабинки», открыв на обозрение всем, что там творилось. Это было равносильно тому, как если бы в уличном деревянном туалете с сердечком-глазком в двери, открыли бы дверь, наградив человека, там сидящего, букетом эмоций из стыда, страха, ужаса, позора, отчаяния, испуга. Вообще-то ничего ужасного за шторами не было, но тень эмоций человека из туалета пробежала по лицам там сидящих.
Гостья, которая до этого смотрела на мальчишку в упор, задвинула шторы обратно, однако Настя снова их раздвинула, сказав, что все свободны, кафе закрывается, а к шторам прикасаться нельзя, потому что их уже оборвали, и ей потом их лезть и поправлять. Да, да, так и сказала. Мальчик хмыкнул. Ему самому показалось, что вечер закончился как-то быстро.
Он выглянул в окно и помахал вслед такси, увозящей ту девушку, которая смотрела на него. Подлетел к шторам, и одел съехавшие петли на крючки. Настя больше ничего не разбила, и даже улыбнулась, когда заметила, что в углу гости забыли один из подаренных букетов. Всего три бордовых розы, без упаковки, без ленточек. Толстые упругие лепестки, свежие листья, острые шипи… Она заботливо их промокнула полотенцем от воды и завернула в пакет, представив, как обрадуется бабушка Валя, когда проснувшись утром, около кровати, вместо привычных лекарств и шприцов и тряпок, обнаружит свои любимые цветы…

Бывает вот так, что погода совпадает с календарем. Еще утром был январь, а с обеда февраль очнулся с похмелья и запостил нам снег, метель, мороз. Февраль он такой февраль. Он лапочка. Совсем не злой, наоборот, балуется, смеется…. Любит весну, ждет ее, с улыбкой, закрывает перед ее носом дверь. Она сопротивляется, но он не пускает ее все рано, хватает в охапку, валит в сугроб, валяет в снегу, целует… Не пускает ее, расставаться не хочет. А она вырывается, гневно смотрит, но на самом деле, зла-то не держит, потому что…тоже любит. Его любит, несмотря на его холод, колючий мороз, ветер, гололед, снегопад. И он знает, что она всегда выиграет в их любви, знает, но все равно любит, навсегда, бесповоротно, потому что ее невозможно не любить… она же весна!

Жарко. Как же жарко. Но я люблю жару, солнце. Я здесь родился.
Только не надо меня фотографировать, вот рядом других фотографируй, пожалуйста, я стесняюсь фотографироваться.
Опять идет. Сегодня без фотоаппарата, и снова смотрит на меня. Остановилась, и ведь смотрит именно на меня. Зачем? Зачем я тебе? Почему я?
Говорит, что я красивый. Очень красивый, неожиданный. Она такой видит в первый раз.
Я уже к ней начал привыкать. А она начала здороваться со мной.
Я полюбил. Я никогда никого из людей так не любил. Она тоже говорит мне, что любит меня. Очень любит. Я жду когда она придет. Она ко мне каждый день ходит.
Уезжает? Уже. Так быстро? Она же никогда не узнает каким я стану!
Что, пора? Я готов. Да, нас много. Я ничем не лучше других, я как все. Нас далеко везут, долго. Холодно, очень холодно. Неизвестность. Неизбежность.
Это она! Я не верю! Этого не может быть! Это невозможно! Я снова вижу ее! Только вот узнает ли она теперь меня? Возьми меня, пожалуйста, возьми!
Ура, у нас получилось! Мы вместе. Вот я, вот твоя теплая нежная рука. Ты смотришь на меня сейчас, и вспоминаешь прежнего меня? Я изменился. Я стал другим! Я теперь не такой зеленый как раньше! А теперь очисть меня и съешь, ведь ты так любишь мандарины.

Как же хорошо, что наконец-то закончился великий праздник Новый Год!
Теперь обязательно нужно выкинуть елку, и убрать, успевшие запылиться, елочные украшения по дальше с глаз долой, потому что скоро...весна!
Ура, весна! Ведь вы же ее ждете, правда? Вы наметили себе уже список дел на год, вы уже начали худеть, готовясь к запланированному морю, вы даже, наверное, ощущаете в носу запах первомайских шашлыков и вкус окрошки. Так приготовьте окрошку сейчас, окунитесь во вкус весны, почувствуйте ее приближение. Укроп смешать с зеленым луком, посыпать солью и растереть ложкой, затем добавить порезанной огурец, редиску, картошку и яйца, перемешать, залить квасом или кефиром и вернуться в то далекое время, когда приготовление окрошки было обязательным ритуалом первомая!
А еще представьте себя, сидящем где-нибудь на солнышке в начале апреля. Представили? Пахнет сырой землей, жухлой травой, тающим снегом, дымом костра и даже летом. Уже хочется снять куртку ( шапку вы давно уже убрали в сумку, несмотря на ветер), хочется ничего не делать, хочется на природу, в лес, на дачу, на пикник, вам не терпится приблизить лето, вы хотите в сказку "Двенадцать месяцев, но увы… И, вдруг, вокруг вас запорхала бабочка! Живая! А под ногами в желтой траве уже вовсю снуют всякие букашки, и чуть подальше вылезла яркая мать-и –мачеха…
Пусть все идет своим чередом: январь-февраль-март-апрель…
Еще лыжи, санки, горки, каток с глинтвейном, еще солянка в котелке и самолепные пельмени, еще гороховый суп с ребрышками и фондю, именно так как его готовили те кто придумал, еще столько заснеженных фотографий в норковых шубках, еще «мафия», «монополия», «свинтус», преферанс с друзьями, еще не до вышита картина, не дочитана книга, не дописан стих…

Весна придет, обязательно.

Кружка, синяя, хотя нет не синяя, а загодочно-фиолетовая, с золотой картинкой и надписью "Рак". Господи, какое слово страшное придумали...для болезни, назвали бы ее как-нибудь заумно на мертвом языке, и не мучились бы и стеснялись всякие рожденные с конца июня по двадцатые числа июля. 
Ладно, рак он и в Африке- рак, если бы на кружке был рак, а то ведь краб, круглый такой, почти настоящий, а посередине звезда Давида! Все бы это тоже было нечего, но зачем он столько лет пьет из кружки с надписью Рак, если он Телец? Вообще, как она к нему попала? А самое главное, что нет ничего более постоянного чем временное. Её кружка такого же непонятного цвета, только с ромашками, и точно такой же формы, давно разбилась, а его кружка, с которой он ходил к ней в гости - живет... Интересно, а почему? Её любовь разбилась, а его? Глупости, конечно, но Кружка Рак живет, переехала себе спокойненько от него в другой кабинет, куда он частенько заглядывает на кофе из любимой кружки....